|
Тео Ливингстон
* * *
Не сосчитать Тебе своих детей.
Выходит, у Тебя мы беспризорны,
Зачем тогда всю прелесть этой жизни
Ты нам даришь в доверчивости нашей,
Твоя бесстрастность тягостна душе.
О, поругал бы (чуточку вниманья),
О, объяснил бы, в чем ошибки наши,
Сказал бы: делай то, не делай это,
А то побью! — насколько милосердней
Тогда бы стал сей опус воспитанья.
А то — свобода полная, растите!
Взрослейте! Резво жрите сухофрукты!
Под небеса летайте! Бомбы рвите!
…А мы там на досуге поглядим…
Вы много поглядите на досуге…
Тео Ливингстон
* * *
Вы пробовали жить без сердца?
Вот просто так:
Когда за тряпочною дверцей —
Виском в косяк.
Когда вибрируя шарниром,
Летя домой,
Ворона указует сыром
На мир иной,
Когда устали словно звери
Твои мечты,
Когда весь мир тобой потерян
И миром ты,
Когда один до полусмерти
И на века —
Не верьте лжи моей, не верьте!
Я жив пока!
Когда единственные люди —
О гибель глаз!
На кованые рельсы судеб
Кидают нас,
Когда душа под лапой смерти,
И голова, —
Не слышьте слов моих! Не верьте
Моим словам…
Себя убить, с Тобой проститься
Я не могу.
Ищи в снегу все мои лица,
Ищи в снегу…
Тео Ливингстон
***
Мы дети, мой милый, до самых седин,
пока позволяется это возможно,
но вот открывается дверь осторожно
и ты с мирозданьем один на один.
Прожектор в тебя, авансцена чиста,
партнёры застенчиво ждут у порога,
из зала пугливо глядит пустота,
на ручке стоп-крана ремарка "не трогать".
В такие минуты и наш господин
Уходит из зала. Суфлёра не будет.
Тогда-то, мой друг, начинаются люди,
Вот так, с мирозданьем один на один.
Тео Ливингстон
***
Что, правда? Наконец-то завоёван,
И я могу сказать тебе: «мой друг»?
О друг мой, есть ли словосочетанье
Нежней и проще, мягче и теплей?
Мой друг, мой брат, дитя моё, ты помнишь,
Когда, несчастный, грубый и угрюмый,
Меня ты тупо спрашивал:«Зачем?»
И повторял: «Зачем тебе я сдался?»
Чего прошу я, ты узнать пытался
За этот непонятный дружбы дар —
Зачем? Мой друг, затем, что светит солнце,
Затем, что быть глупцами не смешно,
Увы, мой друг, печально и преступно,
Затем, что боль страшна и неотступна,
Но вместе легче пить её вино!
Тео Ливингстон
***
Она мне мир подарила,
возможность жить и дышать.
Любила ли, не любила —
не мне и не Ей решать.
Т.Л.
Громадный дом
напротив моего окна.
Он заслоняет всё.
Я воображаю, что это корабль,
на котором плывёт Она,
и взор плывёт, как осёл,
отродясь не умеющий плавать, вослед кораблю.
Потом
безропотно тонет, проговорив напоследок «люблю».
И вода совершенно чужая и холодна, как декабрь.
Оранжевы окна на белом
в апрельскую ночь,
как тёплые пальцы на трупе оледенелом.
И красное пишет опять на белом пером очумелым,
и никто,
никто не может помочь.
Тео Ливингстон
***
Ты улыбалась, как огня
глухие сполохи в пещере,
Ты говорила — для меня,
а остальным пыталась верить,
прилежно, как бурундуки,
они строчили торопливо
вдогон беспечно-горделивой
Твоей руки,
пирамидальных караванов
бескровно-выверенных слов,
геометрично-безобманных
Твоих углов,
и Южный Крест январской яри
слепил глупцов,
мне, только мне сей был подарен
холодный зов.
Тео Ливингстон
***
Я оставляю за детством права
нежно гореть в непредвиденьи пепла,
детства волшебное великолепье
жаждой томит, как зимою трава.
Легче забыть и замену найти,
чем оставаться пронзительно верным
этим чертогам, до смерти безмерным,
этим осколкам, зажатым в горсти.
Тео Ливингстон
***
Не говори со мной, не говори.
Седой голубоглазостью оленей
Раскачивает ветер фонари.
Снежинки осыпая на колени.
Вот полночь чужеземная моя
Змеится по плечам и зябко стонет.
Господь, какие страшные края.
Как будто крик без эха в бездне тонет.
Как неумело в эту пору жить,
Как тяжко, исключением без правил
Своих путей перегрызая нить,
По тающим следам своим бродить,
И знать, что никому их не оставил.
Тео Ливингстон
***
Бессонница! Белесые листы,
израненные юными словами,
закат червленым росчерком мечты
горит в росе, Тобой не узнаваем.
Ты как бесскорбный ливень облаков
спадаешь на засушенные грядки,
мне больно всей ободранностью слов
калашным рылом биться об ослов…
А в остальном, Мадонна, всё в порядке.
Тео Ливингстон
***
Скрябин, Вторая. Нежна моя ночь.
Подле Тебя я до звёзд безграничен.
Что говорил он своей Беатриче,
Если разлуки не мог превозмочь?
Ты — эфемерна. Лишь выслуга лет —
Ветхий мой шанс на хрустальной цепочке.
Не прогоняй меня. Эти листочки —
Панцырь от всех моих болей и бед.
Не прогоняй меня. Как объяснить !..
Р а д о с т ь м о я, полунощною сворой
ВСЁ обгрызает жемчужную нить,
Жить не могу я пока без которой,
Что для меня — как хрипящее «пить»,
Что для меня — просто-напросто «жить»,
Жить, потому что никто мне не сторож.
Боль моя, что говорить о любви.
Это безвинно, как первые слёзы.
Н е п р о г о н я й меня. Ergo: живи.
Мне без Тебя — как топор без наркоза.
Тео Ливингстон
***
Молчи, слепая оторопь души,
мне нужно время с этим разобраться.
Молить прощенья, плакать или драться?
Иль новый срок презренной страсти шить?
Нет, той беде мне крыльев не ломать,
мне той беды уже загасли свечи,
я той бедой настолько изувечен,
что дай ей Бог не сжечь меня опять…
Она идёт своим шальным путём,
и ей никто ни стрелочник, ни сторож,
и всех своих желаний дикой сворой
в её оркестре первым скрипачём
я буду…
Тео Ливингстон
***
Не в том беда, что не люблю тебя,
беда, что это лютость оправданья,
беда, что избиенные желанья
летят по следу, сердце теребя.
Не то беда, что бури злая боль
не ведает конца или начала,
беда, что нет у бешенства причала,
и зарубцован ужасом пароль.
Я есть один, и я насквозь один,
и путь найду в аду без провожатых,
я сам себе и раб и господин
и не ловлю попутчиков крылатых!
Моя душа, заброшенный родник,
не приглушай биенья тёплой крови,
придёт тот путник, что тебя достоин,
и преклонит к тебе усталый лик…
Тео Ливингстон
***
Ты никогда не позвонишь.
Дождаться от Тебя такого —
что от Судьбы дождаться зова.
Судьба тиха, как злая мышь.
Ты никогда на звук пустой
(на Твой чудовищный и точный
взгляд) среди пустоши ночной
ответа кроме многоточья —
не дашь. Ты слишком раздала.
И не сказать точнее: слишком.
Каким обманчивым излишком
Ты Божьей нежности была…
Тео Ливингстон
***
Не забывай меня. Тогда я буду долго
заласкивать кошмар слепой мечтой.
Я сделаю шашлык из чувства долга
и разражусь последней прямотой.
Я выдам всё, что маленькое детство
за пазухой таило, как змею:
я всё его тяжёлое наследство
к чертям собачьим нынче раздаю.
Читайте, видьте, слыште, раздирайте,
Ужо тебе! — орёт моя печаль,
клеймите, арестуйте, разлучайте,
швыряйте в неопознанную даль,
зови горшком, пихай в тугую печку,
утрись своей свирепой правотой, —
я перешёл ту узенькую речку,
за коей неприступен мой покой.
Тео Ливингстон
***
…Так небреженье к собственной душе
нас делает рабом души другого.
Так за случайно брошенное слово
идёт в уплату кровный, тяжкий жест.
Так, бойся ветра: жеста, взгляда, сна
не опускай в летящие ладони —
распотрошит, и изопьёт до дна,
и под лавиной боли похоронит.
Не льни в тоске к холодным чудесам,
не продлевай того, что оборвётся,
оставь Вселенной то, что отзовётся,
а с тем, что глухо, — разбирайся сам.
Не трогай сны — печален их содом,
знаменья не ищи в тупом кошмаре,
и не глуши отчаянья стыдом —
не обретёшь своё в чужом пожаре…
Ищи себя! С собою стань «на ты»,
земной свой путь пройдя до половины!
Несчастный вор в коросте простоты,
виновный человек и зверь невинный.
Тео Ливингстон
***
Воспоминаний ломкие страницы,
усталое неловкое перо,
я напишу, как уходили птицы
босыми эстакадами дорог.
Я о Тебе без устали печален,
в моих ресницах пленник серый дождь,
о, птицы уходили и молчали.
И в сердце поворачивался нож.
………………………………………
Не чуять мира страшное дыханье,
Твоей руки немыслимую боль,
за спесь наидержавного прощанья
единственное потерять? — уволь.
И всё ж
терять. И к чёрту остановки.
Пора беситься и ниспровергать.
Но сердцу, милый, не сошьёшь обновки.
Не надо было, котик, отдавать.
Не тот товар! Верни теперь, попробуй.
Ободранное, бедное, в пыли…
О, отдохни. Ведь там опять дорога,
О, если б впредь любить мы не могли…
Тео Ливингстон
***
Неужели р о д с т в о
эфемерно, как бедные листья,
как беспомощный жест,
обречённый растаять во мгле,
только жалобный миг,
только сумрачный призрак корысти,
затихающий крик
на усталой, как небо, земле…
Неужели любовь
всё проходит, проходит, проходит,
как слепой пилигрим,
оставляя пылающий след,
и печальная память
одна подле пламени бродит,
греет в пламени руки,
встречая холодный рассвет…
|